Узловатых дней колена нужно флейтою связать

Обновлено: 24.04.2024

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
Захребетник лишь трепещет
На пороге новых дней.

Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна,
И невидимым играет
Позвоночником волна.
Словно нежный хрящ ребенка
Век младенческой земли —
Снова в жертву, как ягненка,
Темя жизни принесли.

Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.
Это век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.

И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!
И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий,
На следы своих же лап.

Кровь-строительница хлещет
Горлом из земных вещей,
И горячей рыбой мещет
В берег теплый хрящ морей.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб.

Стихотворение О. Мандельштама «Век» является одним из самых известных в репертуаре поэта. Чтобы понять его, стоит ознакомиться с биографией автора, ведь без нее очень сложно строить догадки, о чем произведение. А стихотворение о том, как беспощадно революция сметает все на своем пути и создается новый мир. Для Осипа Мандельштама «новый век» будет самым важным периодом жизни, так как он станет его певцом и его жертвой. Многомудрый Литрекон предлагает Вам анализ «Века» по плану.

История создания

Написано стихотворение «Век» в 1922 году – после революции 1917 года и Гражданской войны. В то время, когда начинает создаваться абсолютно новый мир советской России. Для Осипа Мандельштама перемены означали прогресс, и все же он настороженно отнесся к октябрьской революции, потому что причислял себя к партии эсэров, а к большевизму отношения не имел. Он хотел создать у себя в голове точный образ перемен, но не мог, так как одни события сменяли другие с молниеносной быстротой. Февральская революция разорила его отца, купца и промышленника, а его младший брат защищал Зимний дворец от большевиков. Однако сам Осип Эмильевич с упоением вспоминал о революции 1905 года, когда его, еще подростка, поразили изменения в обществе, митинги и выступления на площадях. Последующее время расцвета свободной прессы и партийной борьбы показалось ему предзнаменованием свободной эпохи, поэтому даже после 1917 года он все еще верил в светлое будущее новой страны.

Однако шли годы, он спустя рукава работал чиновником в Москве, его творчество все реже и реже публиковали, поэтому отношение к переменам менялось. Поэт видел, что страна развивается в не в том направлении: та же пресса стала однопартийной, как и вся жизнь в стране. Гражданская война, голод, нищета, социальная напряжённость — все это отразилось на мировоззрении поэта и его отношении к веку. Поэтому в данном стихотворении мы видим сочувствие по отношению к прошлому и недоверие по отношению к будущему. Следом за «Веком» пошли «1 января 1924» (1924) и «За гремучую доблесть грядущих веков…», где автор говорит о произошедших переменах с нескрываемым разочарованием.

Жанр, направление, размер

Жанр «Века» – лирическое стихотворение. Это можно понять по тому, насколько ритмично и музыкально произведение.

Направление поэзии Мандельштама — акмеизм. В рамках данного модернистского направления поэты придерживались точных формулировок, изображали понятные художественные образы, предпочитали предметность мистическим символам поэтов-символистов. Вместе мистических озарений и экзальтации в их творчестве появились земные чувства и ощущения, которые понятны и близки каждому читателю.

Стихотворный размер «Века» – четырехстопный хорей. Рифма – перекрестная.

Композиция

Композиция стихотворения «Век» состоит из десяти четверостиший. Ее можно назвать кольцевой на том основании, что поэт в финале возвращается к началу с помощью повтора: «Кровь-строительница хлещет горлом из земных вещей».

В первых строфах автор обращается к еще живому веку, а в последних констатирует его смертельное ранение.

Образы и символы

Образ прошлого, ожившего свое века контрастирует с новым временем, которое вот-вот начнется. В стихотворении мы наблюдаем смерть века, который захлебнулся в жестокости и крови. Мотив перелома, постоянное упоминание костей говорят о том, что прошлое убито. Кем? Видимо, новым временем. Старый век сравнивается со зверем, похоже, он тоже был опасен и жесток, но сейчас пришло его время смерти. И самое болезненное, самое ужасное ощущение поэт оставил напоследок: «Льется, льется безразличье на смертельный твой ушиб». Люди устали от прошлого и равнодушно смотрят на то, как оно уходит в небытие.

О новом времени мы знаем немного: «И еще набухнут почки, брызнет зелени побег». Поэт оставляет читателю надежду на то, что все еще образуется, но пока мы видим только жестокость, кровь и слышим бесконечный хруст костей. Перемена эпох не происходит без разрушений, смертей, и все же в строках можно уловить еле заметное сочувствие поэта по отношению к старому времени: «Но разбит твой позвоночник, Мой прекрасный жалкий век!». Образ зверя, который внушает страх и ужас, для лирического героя не страшен. Он как раз нравится ему. В данном случае получается, что зверь страшен только для тех, кто убивает его ради нового времени.

Образ эпохи перекликается с образом природы. Она выступает здесь как олицетворение прошлого века. Она становится символом времени. Природа – вещь непостоянная, как и время, а именно она стала еще и символом перемен: «И горячей рыбой мещет в берег теплый хрящ морей». Мир не будет прежним, и лирический герой описывает его перевоплощение как что-то беспощадное и, возможно, похожее на торжественный марш.

Образ лирического героя в стихотворении «Век» угадывается между строк. Он сочувствует старому времени, называет его «прекрасным», «жалким», но, тем не менее, зверем. В этом сравнении угадывается еще одна нота сочувствия. Зверь, когда-то гибкий и жестокий, умирает, и эта картина не может не вызывать сострадания. Герой задается вопросами, кто сможет взглянуть в его глаза, кто захочет пожертвовать своею кровью, чтобы связать историю России воедино? В финале он находит ответ: никто. Все смотрят на смерть прошлого равнодушно, но только не лирический герой. Он жалеет его, но в одиночку изменить ничего не может.

Кровь-строительница является символом жизни и энергии для перемен. Она извергается вон, чтобы дать начало новой эре, удобрить почву. Жестокость становится необходимым условием для смены веков.

Хребет — это основа живого существа, его опора. Ломая ее, то есть уничтожая единые ценности и ориентиры народа, новое время убивает старое и вытесняет его с исторической арены.

Темы, проблемы и настроение

Проблематика и тематика стихотворения «Век» интересны с точки зрения отечественной истории:

Основная тема стихотворения «Век» — трагическая гибель прошлой эпохи, века, который сломался под натиском революционных событий. Беспощадные перемены заставляют лирического героя содрогнуться и привлечь наше внимание ко всему происходящему. Лирический герой не то что призывает к переменам – нет, он, напротив, сочувствует умершему веку, но признает всеобщее безразличие к нему.
Еще одна тема произведения — преемственность поколений, которой поэт не наблюдает вокруг себя. Связь времен нарушена, и никто не может скрепить минувшее и будущее: «Чтобы вырвать век из плена, чтобы новый мир начать, узловатых дней колена нужно флейтою связать». Поэтому лирический герой почти не упоминает будущее — без прошлого его нет, а прошлое умирает при всеобщем безразличии к нему.
Основная проблема стихотворения «Век» — это равнодушие людей к прошлому, безразличие к жестокости и крови, пролитой этой эпохой: «И с высокой сетки птичьей, от лазурных влажных глыб льется, льется безразличье на смертельный твой ушиб» — эта фраза замыкает стихотворение, является самой сильной и значимой. Век гибнет, старая эпоха лежит в крови, но никто не выражает сострадания, все проходят мимо, надеясь на то, что будущее будет другим. А оно не будет, ведь равнодушие — самая крайняя степень жестокости, а значит, настоящее уже перегнало прошлое по степени безнравственности. Что будет дальше? Этот вопрос так и остался открытым.
Еще одна проблема — жестокость. «Снова в жертву, как ягненка, темя жизни принесли» — так поэт говорит о войне, о том, что мирная жизнь народа снова стала необходимой платой для движения вперед. Это предложение звучит горько, ведь жертва принесена «снова», и люди вновь захлебываются в агрессии.
Основные мотивы в стихотворении «Век» — кровь и кости. Поэт упоминает название костей почти в каждой строфе, а кровь в тексте проливается дважды. Хребет — это основа живого организма, а кровь — это его энергия. Упоминая их так часто, он создает мрачную атмосферу казни: мы видим кости и кровь, буквально слышим их скрежет. Эти мотивы формируют настроение и фон: мы как будто видим раненого зверя со смертельным переломом.

Основная идея

Смысл стихотворения «Век» заключается в том, что старая эпоха безвозвратно уходит, что она сломлена и сдавлена обстоятельствами, оказавшимися сильнее ее. Бурлящая в ранах кровь-строительница хлынула горлом — то есть жизнь покидает старый век, но уходит она восвояси. Надежду вселяют лишь строки «И еще набухнут почки, брызнет зелени побег». Но сразу же после нее следует новая эпитафия веку-зверю, которого автор жалеет, даже несмотря на его былую жестокость. Он дает понять, что все это неизбежно, но в то же время выражает сочувствие — в противовес всеобщему безразличию.

Почему автор почти не говорит о новой эпохе? О новом веке? Потому что он ставит под сомнение его существование, ведь между прошлым и будущим он не видит преемственности поколений. Такова главная мысль стихотворения «Век».

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?

Средства художественной выразительности

Тема революции – частая тема для Осипа Мандельштама. Он в основном пишет именно о революции и переменах в разное время своей жизни. Чтобы запечатлеть их в стихотворении «Век», он использовал разнообразные тропы:

Без олицетворения это произведение не было таким, какое он есть: автор олицетворяет век: «Вспять глядишь, жесток и слаб, словно зверь, когда-то гибкий, на следы своих же лап».
Веку присущи разнообразные качества, выраженные в эпитетах: прекрасный, жалкий, когда-то гибкий, жесток и слаб, бессмысленная улыбка.
Развернутая метафора здесь выражена в виде зверя, который является эпохой прошлого.
Обыкновенными метафорами усеяно все стихотворение: век-зверь, кровь-строительница, позвонки столетий, горло земных вещей, трепещет захребетник, порог новых дней, темя жизни, вырвать век из плена, связать флейтой узловатые колена, тёплый хрящ морей мещет в берег горячей рыбой, птичья сетка – небо, влажные глыбы – облака.
Двойное сравнение во второй строфе (век сравнивается с нежным хрящом ребёнка, а его принесение в жертву – с библейской жертвой ягнёнка) усложняет синтаксис и восприятие.
Здесь есть аллитерация. Это ясно по тому, как ритмично читается стихотворение. Сочетание букв «р» и «т» создает ощущение марша.

Автор: Катарина Ирхина

Анализ стихотворения «Нет, я не Байрон, я другой» (М.Ю. Лермонтов)

Автор: Самый Зелёный · Published 01.02.2019

Анализ стихотворения «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю…», А. С. Пушкин)

Автор: Самый Зелёный · Published 13.03.2020

Анализ комедии «Женитьба» (Н.В. Гоголь)

Автор: Самый Зелёный · Published 27.10.2021

Добавить комментарий Отменить ответ

Последнее

Архивы

ol:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTYnIHN0eWxlPSdtYXJnaW46IDhweCAwOyBjbGVhcjogYm90aDsnPgo8IS0tIFlhbmRleC5SVEIgUi1BLTMzMDYzNS02IC0tPgo8ZGl2IGlkPSJ5YW5kZXhfcnRiX1ItQS0zMzA2MzUtNiIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS02IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIHJlbmRlclRvOiAieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTYiLAogICAgICAgICAgICAgICAgYXN5bmM6IHRydWUKICAgICAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgdCA9IGQuZ2V0RWxlbWVudHNCeVRhZ05hbWUoInNjcmlwdCIpWzBdOwogICAgICAgIHMgPSBkLmNyZWF0ZUVsZW1lbnQoInNjcmlwdCIpOwogICAgICAgIHMudHlwZSA9ICJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiOwogICAgICAgIHMuc3JjID0gIi8vYW4ueWFuZGV4LnJ1L3N5c3RlbS9jb250ZXh0LmpzIjsKICAgICAgICBzLmFzeW5jID0gdHJ1ZTsKICAgICAgICB0LnBhcmVudE5vZGUuaW5zZXJ0QmVmb3JlKHMsIHQpOwogICAgfSkodGhpcywgdGhpcy5kb2N1bWVudCwgInlhbmRleENvbnRleHRBc3luY0NhbGxiYWNrcyIpOwo8L3NjcmlwdD48L2Rpdj4K' data-block='6'>

ol:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTcnIHN0eWxlPSdtYXJnaW46IDhweCAwOyBjbGVhcjogYm90aDsnPgo8IS0tIFlhbmRleC5SVEIgUi1BLTMzMDYzNS03IC0tPgo8ZGl2IGlkPSJ5YW5kZXhfcnRiX1ItQS0zMzA2MzUtNyIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS03IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIHJlbmRlclRvOiAieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTciLAogICAgICAgICAgICAgICAgYXN5bmM6IHRydWUKICAgICAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgfSk7CiAgICAgICAgdCA9IGQuZ2V0RWxlbWVudHNCeVRhZ05hbWUoInNjcmlwdCIpWzBdOwogICAgICAgIHMgPSBkLmNyZWF0ZUVsZW1lbnQoInNjcmlwdCIpOwogICAgICAgIHMudHlwZSA9ICJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiOwogICAgICAgIHMuc3JjID0gIi8vYW4ueWFuZGV4LnJ1L3N5c3RlbS9jb250ZXh0LmpzIjsKICAgICAgICBzLmFzeW5jID0gdHJ1ZTsKICAgICAgICB0LnBhcmVudE5vZGUuaW5zZXJ0QmVmb3JlKHMsIHQpOwogICAgfSkodGhpcywgdGhpcy5kb2N1bWVudCwgInlhbmRleENvbnRleHRBc3luY0NhbGxiYWNrcyIpOwo8L3NjcmlwdD48L2Rpdj4K' data-block='7'>

ul:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTEwJyBzdHlsZT0nbWFyZ2luOiA4cHggMDsgY2xlYXI6IGJvdGg7Jz4KPCEtLSBZYW5kZXguUlRCIFItQS0zMzA2MzUtOSAtLT4KPGRpdiBpZD0ieWFuZGV4X3J0Yl9SLUEtMzMwNjM1LTkiIHN0eWxlPSJkaXNwbGF5OiBpbmxpbmUtYmxvY2s7Ij48L2Rpdj4KPHNjcmlwdCB0eXBlPSJ0ZXh0L2phdmFzY3JpcHQiPgogICAgKGZ1bmN0aW9uKHcsIGQsIG4sIHMsIHQpIHsKICAgICAgICB3W25dID0gd1tuXSB8fCBbXTsKICAgICAgICB3W25dLnB1c2goZnVuY3Rpb24oKSB7CiAgICAgICAgICAgIFlhLkNvbnRleHQuQWR2TWFuYWdlci5yZW5kZXIoewogICAgICAgICAgICAgICAgYmxvY2tJZDogIlItQS0zMzA2MzUtOSIsCiAgICAgICAgICAgICAgICByZW5kZXJUbzogInlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS05IiwKICAgICAgICAgICAgICAgIGFzeW5jOiB0cnVlCiAgICAgICAgICAgIH0pOwogICAgICAgIH0pOwogICAgICAgIHQgPSBkLmdldEVsZW1lbnRzQnlUYWdOYW1lKCJzY3JpcHQiKVswXTsKICAgICAgICBzID0gZC5jcmVhdGVFbGVtZW50KCJzY3JpcHQiKTsKICAgICAgICBzLnR5cGUgPSAidGV4dC9qYXZhc2NyaXB0IjsKICAgICAgICBzLnNyYyA9ICIvL2FuLnlhbmRleC5ydS9zeXN0ZW0vY29udGV4dC5qcyI7CiAgICAgICAgcy5hc3luYyA9IHRydWU7CiAgICAgICAgdC5wYXJlbnROb2RlLmluc2VydEJlZm9yZShzLCB0KTsKICAgIH0pKHRoaXMsIHRoaXMuZG9jdW1lbnQsICJ5YW5kZXhDb250ZXh0QXN5bmNDYWxsYmFja3MiKTsKPC9zY3JpcHQ+PC9kaXY+Cg==' data-block='10'>

ul:first-of-type > li:nth-child(4)' data-code='PGRpdiBjbGFzcz0nY29kZS1ibG9jayBjb2RlLWJsb2NrLTExJyBzdHlsZT0nbWFyZ2luOiA4cHggMDsgY2xlYXI6IGJvdGg7Jz4KPCEtLSBZYW5kZXguUlRCIFItQS0zMzA2MzUtMjQgLS0+CjxkaXYgaWQ9InlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS0yNCIgc3R5bGU9ImRpc3BsYXk6IGlubGluZS1ibG9jazsiPjwvZGl2Pgo8c2NyaXB0IHR5cGU9InRleHQvamF2YXNjcmlwdCI+CiAgICAoZnVuY3Rpb24odywgZCwgbiwgcywgdCkgewogICAgICAgIHdbbl0gPSB3W25dIHx8IFtdOwogICAgICAgIHdbbl0ucHVzaChmdW5jdGlvbigpIHsKICAgICAgICAgICAgWWEuQ29udGV4dC5BZHZNYW5hZ2VyLnJlbmRlcih7CiAgICAgICAgICAgICAgICBibG9ja0lkOiAiUi1BLTMzMDYzNS0yNCIsCiAgICAgICAgICAgICAgICByZW5kZXJUbzogInlhbmRleF9ydGJfUi1BLTMzMDYzNS0yNCIsCiAgICAgICAgICAgICAgICBhc3luYzogdHJ1ZQogICAgICAgICAgICB9KTsKICAgICAgICB9KTsKICAgICAgICB0ID0gZC5nZXRFbGVtZW50c0J5VGFnTmFtZSgic2NyaXB0IilbMF07CiAgICAgICAgcyA9IGQuY3JlYXRlRWxlbWVudCgic2NyaXB0Iik7CiAgICAgICAgcy50eXBlID0gInRleHQvamF2YXNjcmlwdCI7CiAgICAgICAgcy5zcmMgPSAiLy9hbi55YW5kZXgucnUvc3lzdGVtL2NvbnRleHQuanMiOwogICAgICAgIHMuYXN5bmMgPSB0cnVlOwogICAgICAgIHQucGFyZW50Tm9kZS5pbnNlcnRCZWZvcmUocywgdCk7CiAgICB9KSh0aGlzLCB0aGlzLmRvY3VtZW50LCAieWFuZGV4Q29udGV4dEFzeW5jQ2FsbGJhY2tzIik7Cjwvc2NyaXB0PjwvZGl2Pgo=' data-block='11'>

Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней колена
Нужно флейтою связать.

Это век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой.
И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег,
Но разбит твой позвоночник,
Мой прекрасный жалкий век!

И с бессмысленной улыбкой
Вспять глядишь, жесток и слаб,
Словно зверь, когда-то гибкий ,
На следы своих же лап.
И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб.

Арсений Платт 11.07.2013 08:19:26
Отзыв: положительный
Борь, ты тут на акына похож!
Я не сказал, что это плохо. Акын - тожа чялавека, толька шибка длинная пестня любит!:)

Очень трудно, Арсений, отсечь от целостного произведения, где, как в цепи, строка цепляет за строку. Для меня - невозможно. Пусть это будет баллада - они шибко длинные.
Я и сам знаю, что длинно - не раз замечал на слушателях, что не хватает им концентрации. Тем более, что поём мы на застольях, бухие.

Очень авторскую (бардовскую) песню уважаю!
А критерии к ней у меня такие: хорошие стихи, соответствующая им мелодия, умелое исполнение. Но главное - выход за рамки стихотворения, авторские осмысление, интонации. Возможен даже спор с поэтом.
Тут стихи классные. Исполнение - с любовью, вдумчивое, эмоциональное, мастеровитое.
А вот мелодия, по-моему, не совсем та. Я бы ее как-то разнообразил, сделал бы менее монотонной. Для достаточно длинной песни однообразие - та еще засада. Песня имеет свои законы. И совершенно необязательно просто пропеть стихотворение. Можно выделить строфу в рефрен, что-то пропустить, что-то повторить. Автор доносит свое понимание стиха, а не сам стих. Поэтому руки у него вполне развязаны.
А ты, Боря, тут просто задавлен авторитетом классика. И робко идешь за поводырем. Я все ждал, когда ты осмелишься если не усомниться, но хотя бы о себе заявить! Как о соавторе Мандельштама. Со своими мыслями, со своей жизнью. Но тебя я не услышал, к сожалению. Из-за глыбы Мандельштама.
Мнение мое, наверно, ошибочное, Боря. Но оно мое.

Прав ты, конечно. Но. музыкант я никакой. Если бы я был музыкант, то песня бы наполнилась проигрышами всякими, темп бы менялся. Короче, аранжировки не хватает. С текстом-то всё попроще. Кстати, эту проблему я всё-таки со временем решу.

Shri Mataji Nirmala Devi.
Meta Modern Era. 2008.

Творчество Осипа Мандельштама является частью метаистории и метакультуры. Такие поэты рождались в разных культурах и эпохах, и творчество их отражало гораздо большее, чем то историческое время, в которое они жили, несмотря на его трагизм и катастрофичность.
Анализируя творчество таких поэтов нет никакой необходимости изучать их биографию и, тем более, привязывать их стихи к конкретным биографическим фактам, событиям, литературным направлениям. Сами поэтические тексты открывают двери в метаисторический и метакультурный контекст.
Если бы стихи остались на каменных скрижалях без имени автора, только с датой их написания, если б они были найдены через несколько столетий, и нашелся бы тот, кто попытался бы расшифровать их смысл, то для потомка не имела бы никакого значения биография автора. Возможно, и имя было бы не так важно. Но дата была бы важна. 1922 год, стихотворение "Век мой".
Возможно, что в этом тексте есть гораздо больше, чем мы сегодня можем прочитать, возможно. Но и сегодня, читая и анализируя поэтический текст стихотворения "Век мой", можно прочитать очень многое. Очень многое и очень достоверное, потому что образы его точны.
Удивительно то, что абсолютно точные метаисторические процессы выражены с помощью поэтической интуиции. Если бы об этих событиях поэту пришлось говорить прозой, вряд ли бы он был настолько достоверен. Да и вряд ли бы он вообще признал, что они ему известны.
При анализе именно этого стихотворения важнейшим является вполне конкретный факт: дата написания стихотворения.
В 1922 году Осип Мандельштам задал грядущему 20 веку вопрос: "Век мой, зверь мой, кто сумеет Заглянуть в твои зрачки, Кто своею кровью склеит Двух столетий позвонки?"

Он предчувствует, что НЕКТО восстановит хребет века СВОЕЮ кровью. Поэт употребляет слово КТО, значит это должна быть какая-то личность, человек.
А какому человеку это может быть под силу? Ведь сделать это настолько же страшно, насколько страшно вплотную приблизиться к зверю и заглянуть не просто в глаза, а в зрачки. Поэт предполагает, что это произойдет, что это случится. Он употребяляет будущее время: "Сумеет, склеит."
Следующие строки говорят о том, что та самая кровь, которая сможет выполнить эту немыслимую работу, уже "хлещет горлом", то есть это кровотечение смертельно. И кровь эта хлещет из самых простых "земных вещей".
Кровотечение смертельно, но кровь названа "устроительницей". Что-то разрушается, а что-то строится. Разрушаются "земные вещи", а склеиваются позвонки столетий. И что это за перелом в позвоночнике? Чей это позвоночник?
Два столетия - это только отдельные позвонки. Но что есть весь позвоночник? Не может ведь поэта интересовать только часть, без целого. Его интересует весь позвоночник, который не имеет никакого другого определения кроме как н е в и д и м ы й позвоночник.
Кто может увидеть это целое?
Поэту позволено увидеть целое силой его поэтической интуиции; весь позвоночник - это вечность. Позвоночник - это ведь то, что принадлежит живому существу. Вечному живому существу, исходя из логики этого стихотворения.
"Тварь, покуда жизнь хватает,
Донести хребет должна".
Тварь, творение, нечто земное и сотворенное, обычное, одно из многих. То что имеет свой собственный хребет. И с этим обычным хребтом, принадлежащем обычной земной твари, то есть живому существу, тоже должно что-то произойти. Здесь очень важно слово ДОЛЖНО: "донести хребет должна".
Причем она, "тварь",( творение, позвольте мне сказать человеческое творение, ведь именно о человеке, как о творении, говорит сейчас поэт) еще должна успеть сделать это.
"Покуда жизнь хватает", пока жива. Когда жизни не хватит, то уже не успеет, уже с позвоничником обычной земной твари ничего не произойдет, если она "не успеет".
Поэт говорит о долженствовании и о спешке, о том что отпущен для каждой земной "твари" в этом веке какой-то короткий период, во время которого что-то должно произойти с позвоночником, и что надо поторопиться, чтоб этот что-то произошло.
Не много ли загадок? Самое удивительное, что немного! Совсем немного! Только немного терпения для исследователей, разгадка будет.
"И невидимым играет
Позвоночником волна"
Волна - это колебания, это движение, это пульсация, это что-то вибрирующее. это ВИБРАЦИИ. По позвоночнику обычной твари, человеческой личности, идет "играющая", вибрирующая волна.
Здесь речь идет уже не о том "разбитом" позвоночнике, о котором речь шла в первой строфе, потому что не мог бы быть употреблен радостный глагол "играть"
Не может в разбитом позвоничнике "играть" никакая волна.
Речь идет о другом позвоночнике, его поэт отделил от первого употребив слово "хребет". То есть позвоночник вечности разбит, а в позвоночнике живой твари играет волна, вибрации.
"Словно нежный хрящ ребенка
Век младенческий земли"
Речь идет не о смене 19 и 20 веков. "Век" имеет более широкое значение, временные рамки здесь неуместны. Вся земля находится в младенчестве, и еще не окостенели хрящи, еще все способно к развитию и трансформации.
А возможно и так, что старое, закостеневшее, прежний прочный хребет разбит или трансформирован в нежное, младенческое, в котором спрятана возможность роста, развития, чего-то нового.
"Снова в жертву как ягненка
Темя жизни принесли"
Что это за темя? И как можно принести в жертву темя? Именно темя. Это не литературный прием, когда имеется ввиду принести в жертву голову, то есть отдать на заклание. Нет, Мандельштам очень точен. Именно темя.
Темя - это область родничковой кости, которая в младенчестве является мягкой.
Известно, что на санскрите эта область называется брахмарандра. Известно также, что первозданная и мощная сила, заключена у каждого человека в крестцовой области, в кости. Кость эта на латыни называется sacrum. Не все медики задают себе вопрос, почему крестцовая косточка в переводе с латыни называется священной, сакральной. Если бы они задавали такой вопрос своим профессорам, то, возможно, западная медицина была бы совершенно иной, чем она есть сегодня.
У поэта другой способ познания жизни, поэтому он может и задать такой вопрос, и сразу же на него ответить.
Крестцовая косточка sacrum находится в самом низу позвоночного столба. И оттуда поднимается вдоль по позвоночнику мощная сила, создающая волны "игры", вибраций.
Каким-то непостижимым образом эта дремлющая с сакруме сила способна пробудиться, пройти вдоль позвоночного столба и выйти через область брахмарандры, область темени, родничка.
В момент пересечения этой силой области темени человек становится просветленным, а эта область родничковой косточки "открывается".
Человек получает соединения со всей проникающей божественной силой, называемой на санскрите парамчайтанья.
Процесс этот описан пророками и святыми всех религий. И обозначен на картинах и иконах как языки пламени над головами учеников Христа и нимбами над головами святых, описан этот процесс и как открытие тысячелепесткового лотоса.
Конечно, этот таинственный и величайший процесс пробуждения достигался святыми через молитву, аскезу, отшельничество. Это происходило с единицами. Некоторые из этих имен были известны человечеству, некоторые остались безвестны. Но это были единицы на протяжение истории человечества.
Поэт не случайно говорит в одной строфе о хребте, "невидимом" позвоночнике и о темени.
Нет четкого ответа на вопрос, чье темя и чей позвоночник. Он невидим человеческому глазу. Он непознаваем человеком, но все же Человек, Поэт уже знает, что этим непознаваемым позвоночником играет волна. Откуда он может это знать? Литературный прием? А если нет? Если Поэт не только знает игру этой волны, но и сам чувствует ее? Чувствует ее своим собственным позвоночником и своим теменем.
Поэт упоминает нежность, младенческий возраст,"новый мир". Есть ощущение того, что здесь, в этих стихах присутствует какой-то ребенок, чье темя еще совсем нежно, и позвоночник как "хрящ ребенка".
Он предчувствует, что на земле уже есть или скоро появится младенческий хребет, по которому со всей мощью потечет эта сила. Есть уже на земле( или вскоре появится) младенческое темя, принадлежащее тому же ребенку, и оно будет "принесено в жертву жизни", то есть будет служить всей Жизни, всему живому в мирозданьи, каждому творению.
И именно к нему должны успеть " донести хребет" все человеческие создания, находящиеся на этом переломном этапе эволюции на земле.
С ними, с людьми, должно что-то произойти таинственное, что не может быть выражено поэтом в четких определениях. Но поэту, то есть лирическому герою, дано предощущение, ожидание того, что европейцы называют "адвент", и то, что называется пророчество.
Что ожидается? Что произойдет?
Все разбитое и разрозненное, все рассыпанные части целого, все, что подверглось разрушению, деструкции во время господства этого звериного "века" ( в Пуранах это описано как кали юга), все будет собрано и восстановлено в полной гармонии. Все будет связано звуком флейты, которая сама напоминает позвоночник( здравствуйте, Владимир Владимирович Маяковский и ваша "Флейта-Позвоночник! )
"Чтобы вырвать век из плена,
Чтобы новый мир начать,
Узловатых дней
Нужно флейтою связать".
Дни узловаты, потому что, проходя по позвоночнику, поднимаясь из кости "sacrum", эта божественная сила преодолевает препятствия, мягко их убирает, и так, разбитое и разрозненное, соединяется в целое.
Слово "узлы" тоже очень важно и очень конкретно. Если человек совершает в жизни ошибки, то на пути этой физической силы образуются препятствия в виде узлов, и этой силе приходится их устранять, чтоб достигнуть темени, и связав воедино, начать новый мир, дать человеку новое, второе рождение, дать человеку возможность стать просветленной личностью. Только теперь предчувствие поэта говорит о том, что это может произойти с каждым обычным человеком, если он "успеет" .
"Этот век волну колышет
Человеческой тоской,
И в траве гадюка дышит
Мерой века золотой".
Человеческая тоска связана с тем, что человечество ожидает этого события. Ожидает бессознательно, и ожидание так долго длится, что выражается этой бессознательной тоской. Человечество предчувствует, что у этого "века", у этого метаисторического отрезка времени есть своя "золотая мера".
А поэт и здесь очень точен.
"Гадюка", змея, которая дышит в траве, еще невидима, незнакома человечеству, она еще является тайной, сакральным знанием.
Та самая сила,которая пробуждается в косточке sacrum и поднимается вдоль позвоночного столба, пересекает область родничковой кости, эта сила лежит свернутой до своего пробуждения в сакруме. Она свернута в три витка, и ее символом является змея. Сила эта на санскрите называется кундалини. Проходя по своему пути, самому центру человеческого существа, она освещает свой путь золотым светом, что подробно описано на санскрите.
"И еще набухнут почки,
Брызнет зелени побег!"
Пробуждение этой силы является таким же спонтанным процессом, как и пробуждение почки и прорастание зерна, потому что управляется он всепроникающей силой. Поэт предсказывает это массовое пробуждение, массовое "набухание почек", появление "зеленых побегов" человеческих существ. Он предсказывает Работу той самой Личности, чей позвоночник и чье темя еще пока младенчески нежны. Он предсказывает рождение этой великой Личности.
". И горящей рыбой мещет
В берег теплый хрящ морей"
Моря и океаны предстают одной гигантской рыбой, у которой тоже есть хребет.
Выход рыбы на берег - это переломный пункт эволюции, когда живые существа осваивали сушу. И должна была быть первая рыба, которая первая вышла на берег, чтоб за ней начался эволюционный процесс.
Такой же эволюционный толчок произошел с человечеством, когда на земле появилась Личность, пробудившая темя тысяч и тысяч тех, кто давно ее ожидал с "человеческой тоской".
Их было много, Осип Мандельштам был не один.
Они рождались в разных странах и в разных эпохах. Эти предсказания есть в творчестве Ади Шанкарачарья и Вильяма Блейка.
Осип Мандельштам выразил это ожидание, используя русскую речь. Многие пророки указывали и время, когда это произойдет.
Поэт не случайно говорит о некоей Рыбе. Событие это произошло в эпоху Рыб. Около 2000 тысяч лет назад великий индийский астролог Ачарья Бхуджнандер Татвачари написал в своей книге "Нади Грантх" о том, что великая Личность придет на землю в созвездии Рыб, и начнется Новая Эра".
" И с высокой сетки птичьей,
От лазурных влажных глыб
Льется, льется безразличье
На смертельный твой ушиб".
Лирический герой поднимает голову к небу и видит в лазурной высоте рисунок из множества птичьих крыльев, и рисунок этот напоминает сеть. Птица является символом пробужденного духа, второго рождения или истинного крещения. Поэт видит коллективное пробуждение и восхождение.
Эта строчка отсылает нас еще к одному известному древнеиндийскому мифу: на стаю птиц была наброшена сеть, и все они должны были погибнуть. Но коллективным усилием они попытались взлететь все одновременно, и им это удалось. Так они избежали гибели.
Смертельный ушиб этой метасовременной эпохи (я отсылаю вас к книге, цитатой из которой начинается этот анализ текста) остался внизу, а птицы, сумевшие взлететь, смотрели без привязанности вниз. Они были спасены.
Процесс массового внутреннего пробуждения человеческих существ назван самореализацией.
Это понятие употребляется сейчас очень широко, в этом можно убедиться "загуглив" это слово. На самом же деле, это перевод с английского корня "realize". Так было переведено на английский язык санскритское слово "gnyana", знание. К русскому языку это слово гораздо ближе, так как здесь общий корень. По-русски точнее было бы перевести "самоосознание".
В этом стихотворении Осип Мандельштам описал процесс массового внутреннего самоосознания, которое ожидает человечество.
В этой статье я не даю никаких ссылок, оставаясь в рамках текста. Основной и исчерпывающей ссылкой является имя автора той цитаты, которая приведена в начале статьи.
Почему вначале я написала, что очень важна дата написания этого стихотворения?
1921 год является годом рождения очень особой личности. Поэтический гений Мандельштама знал это, и его вестью людям было стихотворение "Век мой, зверь мой".

Осип Эмильевич Мандельштам

Век мой, зверь мой (сборник)

«Нет, никогда, ничей я не был современник…»

О судьбе и поэзии Осипа Мандельштама

Читая стихи Осипа Мандельштама, легко заметить, что излюбленными образами его поэзии были пчелы, стрекозы и ласточки. Особенно ласточки…

И – в том же стихотворении:

Пчел, стрекоз и ласточек объединяет непредсказуемость полета. Постороннему глазу он кажется сумбурным, капризным, а порой и бессмысленным. На самом деле он подчинен строгой дисциплине. Не зря летает пчела от цветка к цветку, не зря чертит ласточка свои штрихи в небе, не зря долго зависает стрекоза над гладью озера, чтобы потом неожиданно сорваться с места и исчезнуть. Все это неукоснительно сочетается с законами природы. Это очень созвучно поэзии Мандельштама, одновременно капризной и дисциплинированной, непредсказуемой и строго организованной. На первый взгляд его причудливый синтаксис, метафоры, произвольная постановка в один ряд слов и понятий, которые никто не решился бы поставить рядом, – все это кажется… поэтическим бредом. Талантливым, завораживающим, но все-таки – бредом. Не случайно критики – современники Мандельштама (например, А. А. Измайлов) называли его стихи «сущей ерундой», вовсе отказывая им в разумном смысле. Но сам Мандельштам в своих критических и теоретических работах, которые составляют не менее значимую часть его творчества, чем поэзия, неустанно твердил о необходимости «узды» для поэта. Одним из любимых его понятий было «целомудрие». Всякое произвольное, анархическое отношение к слову в его глазах было нецеломудренным, а значит, и не поэтическим. Из всех искусств, кроме поэзии, он, кажется, больше всего ценил архитектуру и сравнивал поэзию с архитектурой, а стихотворение – с готическим собором. Вот стихи о соборе Парижской Богоматери («Notre Dame») из первой его книги «Камень» (1913), которое можно считать программным:

Только Мандельштам имел право сравнить таран, орудие для пробивания крепостных стен, со сводом готического собора. Это кажется поэтическим капризом. Между тем все стихотворение о том, «как строить стихи», если перефразировать знаменитое выражение Маяковского «Как делать стихи?». Если символист Александр Блок искал в поэзии «музыки» в ее то ли ницшевском («Рождение трагедии из духа музыки»), то ли гоголевском понимании (музыка мчащейся Руси-тройки), отвергая всякое рассудочное отношение к искусству, если футурист Владимир Маяковский предлагал «делать» стихи и даже поставить это «дело» на промышленную основу, то Мандельштам считал необходимым стихи «строить», тщательно возводя здание каждого стихотворения. Многие области науки он считал искусством не более виртуозным, чем само искусство. Оттого мог позволить себе такие высказывания: «Дант произвел головную разведку для всего нового европейского искусства, главным образом для математики и музыки»; «Дант может быть понят лишь при помощи теории квант» (черновые наброски к «Разговору о Данте»). Оттого и стихи Мандельштама требуют очень внимательного прочтения, а не только мгновенного восприятия на слух, подобно тому как сам поэт внимательно изучал твердыню Notre Dame, пытаясь перенести архитектурное искусство постройки этого собора в искусство стихотворения. Или правильнее сказать: стихостроения.

К жизненной судьбе Мандельштама лучше всего подходит слово «бездомный». Но это была не принципиальная и сознательная «бездомовность», например, Ивана Бунина, единственной собственностью которого был «чемодан», а главной страстью после писательства страсть к путешествиям. Это была органическая, чуть ли не врожденная бездомность человека, который не мог быть до конца «своим» ни в одном литературном кругу. Тем более не мог он стать советским поэтом, хотя какое-то время пытался искусственно воспитать в себе «советское» отношение к действительности:

К счастью или к несчастью, это было невозможно. И его конец (гибель в 1938 году в пересыльном лагере под Владивостоком при невыясненных обстоятельствах) был предопределен, что, впрочем, не снимает с власти вины за смерть одного из самых значительных русских поэтов ХХ века. И положение его в русской поэзии – исключительно одинокое. Если Николай Гумилев посмертно и «подпольно» повлиял на многих известных советских поэтов (особенно – на Николая Тихонова), то влияние Мандельштама «аукнулось» только спустя несколько десятилетий после его гибели в новейшей поэзии. Но и это влияние нельзя признать безоговорочно. Следовать поэтическим приемам Мандельштама так же бесполезно, как подражать поздней прозе Бунина. В этом случае все вылезет наружу и каждая строчка как бы «закричит»: «Я – Мандельштам! Только слабее, только беднее…» Мандельштам может быть только один. Одинокость преследовала его всю жизнь. Это была какая-то тотальная одинокость. Например, Корней Чуковский в 1920 году заметил, что в комнате Мандельштама в Доме искусств (своеобразная писательская гостиница, организованная стараниями М. Горького) «не было ничего, принадлежащего ему, кроме папирос, – ни одной личной вещи. И тогда я понял самую разительную его черту – безбытность. Это был человек, не создававший вокруг себя никакого быта и живущий вне всякого уклада». О том же пишет в своих воспоминаниях современник Мандельштама поэт Георгий Иванов. Он рисует пронзительный образ поэта, оказавшегося в Крыму совершенно без денег: «С флюсом, обиженный, некормленый, Мандельштам выходил из дому, стараясь не попасться лишний раз на глаза хозяину или злой служанке. Всклокоченный, в сандалиях на босу ногу, он шел по берегу, встречные мальчишки фыркали ему в лицо и делали из полы «свиное ухо». Он шел к ларьку, где старушка-еврейка торговала спичками, папиросами, булками, молоком… Эта старушка, единственное существо во всем Коктебеле, относилась к нему по-человечески (может быть, он напоминал ей собственного внука, какого-нибудь Янкеля или Осипа), по доброте сердечной оказывала Мандельштаму «кредит»: разрешала брать каждое утро булочку и стакан молока «на книжку». Она знала, конечно, что ни копейки не получит, но надо же поддержать молодого человека – такой симпатичный и, должно быть, больной: на прошлой неделе все кашлял, а теперь вот – флюс. Иногда Мандельштам получал от нее и пачку папирос второго сорта, спичек, почтовую марку. Если же он, потеряв чувствительность, рассеянно тянулся к чему-нибудь более ценному – коробке печенья или плитке шоколада, – добрая старушка, вежливо отстранив его руку, говорила грустно, но твердо: «Извиняюсь, господин Мандельштам, это вам не по средствам». И он, сразу оскорбившись, покраснев, дергал плечами, поворачивался и быстро уходил. Старушка грустно смотрела ему вслед – может быть, ее внук был такой же гордый и такой же бедный, – видит Бог, она не хотела обидеть молодого человека…»

Читайте также: